Как творить историю - Страница 41

– Все может быть, – неопределенно откликнулся Ганс. – Но ведь ты-то в победу веришь.

– Вера, вот в чем вся суть! – Ади ударил кулаком по ладони, глаза его взволнованно засветились. – Победу творит воля! Пораженчество есть пророчество, которое осуществляет само себя! Создать же волю к победе с помощью лжи, на которой тебя с легкостью ловят, невозможно. Мы победим, если в нас будет воля к победе. Не существует того, чего мы, немцы, не сможем достичь, если у нас будет вера. Как не существует и глубин, до которых мы способны пасть, утратив ее. Тут нет места сомнениям. Слитная стена веры, вот что нам требуется, стена достаточно крепкая, чтобы оградить Германию от внешних врагов и от трусливых нападок ее собственных пацифистов и уклонистов. Единство, только единство. Если твои приверженцы не верят твоей пропаганде, как можно надеяться, что ей поверит враг?

– Потому-то ты и отделал того капрала?

Несколько дней назад Ади поразил всех, затеяв драку со здоровенным капралом из Нюрнберга. «Вся эта война – надувательство, от начала и до конца, – провозгласил капрал. – Это не наша война, это война Гогенцоллернов. Война аристократов и капиталистов».

– Как ты смеешь вести подобные разговоры перед солдатами! – завопил, бросаясь на него, Ади. – Ты лжец! Предатель! Большевик!

Сам Ади был младшим капралом, однако уважения к этому чину не питал – ни как к вещи в себе, ни как к вещи вне себя. Его пытались повысить в чине еще в прошлом году, но, поскольку, согласно правилам, вестовой полка выше ефрейтора подняться не может, он так ефрейтором и остался.

Противник его, капрал полный, обер-ефрейтор, раз за разом вбивал свой достойный гориллы кулак в лицо Ади, однако безрезультатно. Возможно, все дело было в нехватке воли. Или в неверном Weltanschauung. Кончилось все тем, что капрал повалился в грязь, изо рта и носа его текла кровь, а Ади, с ходящими ходуном боками, с пенящейся на губах слюной, остался стоять над ним.

После этой истории у Ади, несмотря на его Железный крест второго класса и на репутацию первоклассного добытчика еды и припасов, популярности среди новичков поубавилось. Солдаты бывалые, Игнац Вестенкиршнер, Эрнст Шмидт, Руди Глодер и сам Ганс, относились к кровожадному австрийцу с прежней любовью. Малый он был, что и говорить, утомительный. Без него жизнь была бы приятнее. Приятнее, но и опаснее, быть может, поскольку Ади не ведал страха.

Они приближались к основному ходу сообщения, прозванному Курфюрстендам – в честь главной торговой улицы Берлина. Ади замедлил шаг.

– Помню, как мне в первый раз пришлось давить вшей, – вдруг ни к селу ни к городу произнес он.

– В октябре, четыре года назад, – тут же подсказал Ганс. Взгляд его прошелся по траншеям и уходившей к Ипру ничейной земле. – Четыре года назад и в четырех милях отсюда. Мы сделали полный круг, Ади. По миле в год. Великолепный успех. Великолепная война.

И он тут же поднял, защищая лицо, ладони:

– Это не большевизм, уверяю тебя! Просто дурацкое замечание.

К удивлению его, Ади лишь улыбнулся, да еще и с неподдельной веселостью:

– Не волнуйся, я товарищей не бью. Kameraden. Еще одно излюбленное словцо.

– Слава богу. Я этой физиономией дорожу.

– Вот уж не могу понять – почему.

Силы небесные, подумал Ганс. Да он, похоже, пошутил.

– Нет, на самом деле это был не первый раз, – продолжал Ади. – В первый я избавлялся от вшей в Вене, почти десять лет назад. То место называлось Obdachlosenheim, а по сути было тюрьмой, гнусной и унизительной. Деньги на жизнь, которые я получил от семьи, вышли, картин моих никто не покупал. Мне только и оставалось, что отдаться на милость государства.

Ганса слегка передернуло. Ади очень редко рассказывал о своем доме и прошлом. А если и рассказывал, то настолько бессвязно и мелодраматично, что многие принимали его за выдумщика либо вруна. «Отдаться на милость государства», надо же! «Поселиться в ночлежке» – вот и все, что он имел в виду. Помилуй его Бог.

– Для тебя это было ужасно.

Ади, отвергая сочувствие, пожал плечами:

– Я не жаловался. Не жаловался тогда, не жалуюсь и теперь. Однако я тебе так скажу, Ганс. Никогда больше. Никогда.

– «Никогда больше? Никогда?» – послышался за их спинами веселый голос. – Похоже на речи нашего любимого Адольфа.

Между ними протиснулся, хлопнув обоих по плечам, Руди Глодер.

– Герр гауптман! – Ади с Гансом, вытянувшись в струнку, отдали ему честь.

Повышения в звании, которые получал Руди, – из ефрейторов в обер-ефрейторы, штабс-ефрейторы и унтер-офицеры – следовали чередой быстрой и безостановочной. То, что ему удалось перескочить Великую Пропасть и обратиться в лейтенанта, обер-лейтенанта, а ныне и в капитана, удивляло лишь тех, кто никогда не сражался и не жил с ним бок о бок. Просто существуют люди, рожденные для того, чтобы подниматься все выше и выше.

– Да будет вам, – смутился Руди. – Салютуйте, только когда на нас смотрят другие офицеры. Так что там за история с «никогда больше»?

– Дело в том, сударь, – сказал Ади, – что мы с Гансом беседовали о французе и шлеме Полковника.

Гладкость, с которой солгал Ади, поразила Ганса. То, что Ади не желал говорить о своем далеко не блестящем венском прошлом, представлялось ему вполне естественным. А то, что менее всего Ади хотелось обсуждать эту тему именно с Глодером, было еще логичнее. Ади обладал большим, нежели у прочих, иммунитетом к обаянию Глодера. Гуго Гутман, прежний адъютант командира полка, тоже на дух не переносил Глодера, однако Гутман был евреем, а Руди никогда не боялся выказать презрение к нему и не раз называл его прямо в лицо aufgeblasene Puffmutter. Впрочем, Ади не жаловал и Гутмана, даром что именно Гутман усиленно проталкивал по инстанциям представление Ади к Железному кресту. Понятно, стало быть, что блестящие достоинства Руди производили на Ади впечатление меньшее, чем на прочих людей, не по причине преданности Гутману. И все-таки, иммунитет там или не иммунитет, странно, что Ади с такой легкостью и непринужденностью солгал товарищу… странно и неприятно.