Как творить историю - Страница 103

К оглавлению

103

Внезапно в голове трепыхнулась мысль.

– Да, а все-таки, что со Стивом? – спросил я. – Что вы с ним сделали?

– Сделали? Да ничего мы с ним не сделали, Майки. Он уж несколько часов как вернулся к себе в общежитие.

– Знаете, вы здорово заблуждаетесь на его счет, – сказал я. – Я про эти подозрения, про гомосексуализм. Не знаю, откуда они взялись, но это неправда. Просто неправда.

Глаза Брауна немного расширились.

– Нет? Что ж, спасибо за информацию, Майки. – Он неторопливо покивал мне, и я почувствовал, как меня вновь продрало холодком, впрочем, Браун уже поворотился к моему отцу. – Вы непременно хотите сразу отправиться домой, полковник? Мы сняли для вас номер в «Харчевне павлина», это на Байярд-лейн, – хорошее место, очень уютное, – может, вам будет удобнее отправиться туда?

Я быстро повернулся к отцу:

– Отличная мысль, папа, сэр… – Черт, как я к нему обращаюсь-то? – Поедем туда, позавтракаем. Все лучше, чем тащиться до самого Коннектикута.

О нет, Принстон я покидать не собирался. Не раньше, чем отыщу Бауэра. Цуккермана. Как бы он теперь ни назывался. И где бы ни был.

Тайная история
Одинокая жизнь

– Да, вот это я называю уютом, – произнесла мама, когда мы, поскрипывая половицами, вошли в маленький вестибюль «Харчевни павлина».

– Очень похоже на английскую гостиницу, – одобрительно кивнул отец.

Английская гостиница, подумал я. Ну наверное.

Выкрашенные в белый цвет ступени привели нас на открытую веранду – из тех, на которых сидят в креслах-качалках опрятные старушки с вязаньем, пока внуки их прячут по устроенным под половицами тайникам свои коллекции бейсбольных открыток. В этом доме не было ни пластика, ни дымчатых стекол, ни нейлоновых ковров, ни псевдоколониальной плетеной мебели, ни фасонистых разводов краски или трафаретных узоров на стенах, ни бледно-зеленых якобы ситцев, ни непременного набора гравюр в ясеневых рамках, ни визга принтера за стойкой портье, ни кремовой пластмассовой решетки, перегораживающей вход в закрытый бар, ни перестука орешков, засасываемых пылесосами, ни кислых запахов, оставленных вчерашней кубинской вечеринкой, ни тягостной атмосферы прогорающего заведения с минимальным штатом, облаченным в униформу из синтетики, – нет, лишь приятный сумрак, домашний уют и непринужденные, без претензий, отдающие Бабушкой Моузес изящество и элегантность.

– А когда ты в последний раз был в английской гостинице? – спросил я у отца.

Тот пробурчал нечто уклончивое, и мы проследовали из вестибюля в столовую. Быть может, при нацистской гегемонии все гостиницы Англии так и остались усадьбами в духе Агаты Кристи или оживленными пансионами на манер Маргарет Локвуд. Хотя в этом я почему-то сомневался.

Завтрак оказался превосходным. Никакого тебе кленового сиропа, чтобы поливать им бекон и знаменитые блинчики, но огромные, пышные горячие оладьи, поблескивающие глазурью плюшки, кувшинчики с соком, вместительные фарфоровые чашки кофе и большая тарелка с фруктами. В английской гостинице ее назвали бы «Блюдом свежих фруктов», здесь же женщина, которая принесла завтрак, – судя по виду ее, она запросто могла оказаться владелицей «Харчевни» – поставила тарелку на стол и просто сказала: «А вот вам и фрукты». Мне это понравилось.

Я впился зубами в оладью, и скрытая в ней большая черничина, о присутствии коей я не подозревал, лопнула, оросив мой язык соком.

– М-м, – промычал я. – Не думал, что так проголодался.

– Еще бы, лапушка. Давай, налегай, – сказала мама, разрезая пополам виноградину и двумя пальцами забрасывая одну половинку в рот. Не знаю почему, но выглядело это так, точно руки ее обтянуты перчатками.

– Молодой человек, что доставил нас сюда, – сказал отец, расправляясь с плюшкой, которую венчала сверху похожая на яичный желток половинка абрикоса, – заедет за нами в шесть. Так что мы сможем превосходнейшим образом выспаться перед дорогой домой.

– Да, насчет дома, – сказал я. – Пожалуй, я все-таки останусь здесь.

Мама уронила на тарелку нож и испуганно уставилась на меня:

– Милый!

– Нет, ну правда, – сказал я. – Память у меня с каждой минутой проясняется. Я должен… н у, знаете, работать. Наверстывать упущенное.

– Но ты же еще нездоров. Тебе нужен отдых. И память твоя дома будет проясняться не хуже, чем здесь. Даже лучше. Подумай, как обрадовалась бы Белла, увидев тебя. Ты смог бы прогуляться с ней по всем вашим любимым местам.

Белла? Это что-то новенькое.

– Я напишу ей, – сказал я, похлопав маму по руке. – Она все поймет.

Мама отдернула, точно ужаленная, руку и тоненько вскрикнула:

– Лапа! Вот видишь, ты до сих пор не в себе.

– Да правда, мам. Со мной все в порядке. Честно.

– У тебя все по-прежнему путается в голове. Писать письма собаке… это же ненормально, милый, согласись.

Опля.

– Я просто пошутил, мам, только и всего. Хотел тебя подразнить.

– О. – Мама немного успокоилась. – Ну, тогда это попросту глупо.

Мы говорили странно приглушенными голосами, обычными для обедающих в ресторанах семей, которые ведут беседы так, точно каждое второе слово в них – «рак». Усилия, потребные для этого, начинали меня утомлять.

– Послушай, – сказал я нормальным голосом, прозвучавшим громогласным воплем. – Я должен остаться. До конца семестра всего лишь несколько недель.

Отец оторвался от газеты:

– Он дело говорит, Мэри.

– У меня же не горячка или еще что. Если я что-то забуду, Стив мне напомнит.

Отец нахмурился.

– Кто такой этот Стив Бернс? – спросил он. – Не помню, чтобы ты упоминал о нем раньше.

103